01:36 Берёзки. |
| Не хочу говорить, о чем же этот рассказ. Его стоит просто молча прочитать - до самого конца. Хочется сказать спасибо автору за него. Каждый год, в начале весны, когда март принимался за свою шальную работу и в окна игриво заглядывали лучи его солнца, Андрей начинал тосковать. Исчезал сонный покой, навеянный зимним безмолвием, и мучительные, отошедшие на время в небытие воспоминания оживали. В душе ноющей болью открывалась давняя, но так и не излеченная до конца, рана. И тогда, чтобы утихомирить эту боль и не угнетать своей тоской близких, Андрей собирался и уходил. Он надевал старый колючий свитер из верблюжьей шерсти, потёртую дублёнку, доставал с антресолей вязанные штопанные варежки и отправлялся в лес. К своим берёзкам. Андрей уходил рано утром, пока не проснулся город. Пока по мокрым, нахохлившимся от весенней прохлады улицам не помчались деловитые автомобили и не зазмеился по этим улицам, сосредоточенно устремляясь к остановкам, равнодушный людской поток. Март в жизни Андрея был роковым. В марте тяжело заболел отец. Инсульт, сваливший его в постель, был неожиданным и жестоким. Здоровый, крепкий мужчина превратился в неподвижное, беспомощное и безмолвное существо, существо, жизнь которого мерцала лишь в глазах. Глазах, ясных до самой смерти, глазах, полных безнадежной неимоверной тоски. Отец умер через год, тоже в марте. Промозглом, свирепом, словно февраль, марте. Эта смерть не очень потрясла Андрея – он был ветрено молод, отчаянно верил в счастье и давно свыкся с мыслью о смерти отца. Он свыкся, а мать – нет. Весь год она не отходила от постели больного, спала на раскладушке возле его кровати, кормила с ложки бульонами и ждала, ждала, ждала улучшений. Не дождалась. Она пережила отца ровно на год. И день, когда Андрей хоронил мать, был таким же по – мартовски непредсказуемым, солнечно – метельным днём. Мир Андрея опустел. Холодная немая квартира казалась ему склепом, по которому, перешёптываясь, метались тени близких. Андрей старался меньше бывать дома, мотаясь по друзьям, сокурсникам, знакомым. А потом… Потом появилась она, его Лена. Вот так вдруг подошла к нему между лекциями в институте и сказала: - Я – Лена. А Вы – Андрей. И всё. И Андрей пропал. Пропал в насмешливых искристо – карих глазах, пропал в тёплых покорных губах, пропал в длинных пушистых волосах. Пропал совсем, не в силах разлучиться с ней ни на секунду. Он привёл её домой, и квартира, уставшая от одиночества, встрепенулась, засветилась радостно, заиграла мелодией любви. Может быть, это было неправильно – после смерти матери прошло всего два с половиной месяца. Может быть, и так, но Андрей не мог отказаться от подарка судьбы. Лена стала его миром, его дыханьем, его счастьем. Лена и ребёнок, который был в ней. Где – то там, под сердцем. Её сердцем. Ребёнок, посланный провидением в первую же ночь. После защиты дипломной работы Андрею предложили престижную, хорошо оплачиваемую работу в маленьком закрытом городке на Урале. Городок был секретным. Ядерная энергетика стремительно развивалась, принося государству немыслимые прибыли и вместе с ними - нешуточную угрозу связанных с ней заболеваний. Можно было, конечно, остаться и дома, но хотелось перемен, перспектив, денег, в конце концов. Не для себя. Для Лены и ребёнка. Очень хотелось. Опасность радиоактивного излучения пугала, и Андрей колебался, но Лена так радовалась этому предложению, так хотела новой жизни! Она всё твердила, что опасность надумана, что там живут такие же люди, и что если суждено быть беде, то она случится где угодно. В конце концов, сомнения Андрея улетучились. Они поехали. Ах, как замечательно началась новая жизнь! Андрей получил должность инженера на оборонном заводе. Он контролировал режим работы реактора. Малейшие отклонения в режиме грозили грандиозной катастрофой, но Андрея это мало беспокоило – процесс был отлажен, и всё проходило без осложнений. Квартира, которую получил Андрей, была такой роскошной, такой светлой и большой! Они бегали по ней, смеялись, целовались, мечтали… А в марте у Андрея родился сын. Тот март, вопреки суровым уральским вёснам, был мягким и тёплым. Они назвали сына Антоном. Антон, Тошка, Тошка! Маленький, беловолосый карапуз, который так любил залезать по утрам к ним в постель, прижиматься к тёплому боку Андрея и лепетать ему на ухо всякую милую чушь, нетерпеливо тормоша, елозя, щекоча. Когда Тошка стал подрастать, они всей семьёй, как только стает снег, оставляли по выходным надоевшую за зиму тёплую квартиру и уходили в лес, к ласковым, пахнущим терпкой свежестью, берёзкам. И потом, как только эти берёзки начинали сочиться прозрачным, искрящимся на солнце, сладковатым соком, собирали этот сок в майонезные баночки и пили, пили, пили с таким наслаждением, как будто во всём мире нет ничего вкуснее! Лена поначалу сердилась, кричала, что сок холодный, и Тошка непременно простудит горло, но Андрей отмахивался от неё, считая, что она понапрасну беспокоится. Сын должен расти мужчиной, а не тепличным цветком. Тошка, и в самом деле, вопреки её опасениям, не простывал, наоборот, щёчки его румянились, глазёнки начинали сверкать, а голосок становился звонким. Счастье, казалось, угнездилось в доме Андрея прочно. Казалось… А потом… Потом был Тошкин день рождения. Друзья собрались за столом, праздновать Тошкино пятилетие. И вдруг, среди всеобщей кутерьмы и веселья, именинник, сидевший на коленях у Лены, побледнел и опал беспомощно, выронив из рук подаренного плюшевого медведя. Дальше - перепуганные гости, всполошившаяся Лена, Скорая помощь, недоумевающие лица врачей… Тошку забрали в клинику на обследование, и…Всё. Диагноз, уничтожающий, оглушающий: «Лейкемия». Старый профессор, пряча глаза, лишь пожал плечами: «Город. У нас такой город. Радиация. Сожалею». - Неужели ничего нельзя?! Нельзя ничего сделать?! Нельзя ничего?! Ведь должно же быть что – то! Должно!!! – тряс Андрей старика за плечи, свято веря во всемогущество современной медицины. Так не должно быть! Не должны умирать дети! Не должны!!! - Всё возможное мы делаем! – бормотал профессор, высвобождаясь из его рук, - Всё возможное! Лекарства… Терапия… Но… Вы же понимаете… Он не понимал. Он не мог понять, как может умереть Тошка, его маленький, тёплый, душистый Тошка, который так любил берёзовый сок. Это неправильно! Это несправедливо… Лена металась по комнатам, бросалась к Андрею, с мольбой заглядывала в глаза и спрашивала, спрашивала истеричным шепотом: - Нет? Скажи, ведь нет? Он же будет жить, верно? Иначе зачем тогда всё? Зачем? Зачем?! - Да, да, конечно! – отвечал он, силясь придать своему голосу уверенность и понимая, что сам вот – вот сорвётся, - Обязательно будет! Сейчас это лечат! Профессор сказал – лечат! Тошка угас за год. Мучительный, бесконечный и мгновенно пролетевший год. Год метаний по клиникам, год бессонных ночей, год дней, полных боли и ужаса. Он таял и таял, превращаясь из весёлого любвеобильного мальчика в маленького старичка с огромными удивлёнными глазами, в которых с каждым днём всё четче проступала потусторонняя обречённая мудрость… Тошка умер в больнице. На рассвете. Доктор сказал, что такие дети всегда отчего – то умирают на рассвете. Умер, несмотря на отчаянные молитвы Андрея, несмотря на все мучительные процедуры, которые ему пришлось пройти. Умер тихо, во сне, никого не тревожа, и ни с кем не прощаясь. Андрей бился в ногах мёртвого Тошки, рычал, выл, и целовал маленькие остывающие пальчики. Лена стояла рядом и молча смотрела на лицо ребёнка, прозрачное лицо с тёмными огромными впадинами глаз. Лицо, уже не принадлежащее этому миру. Она так и не произнесла ни слова до самых похорон, не плакала, не кричала. Только на обратном пути с кладбища подняла на Андрея мёртвые, ставшие фантастически глубокими, глаза и сказала: - Это я виновата. Я сюда поехала. Будь проклят этот город. Андрею бы тогда встревожиться, насторожиться, но он не мог. Всё стоял перед глазами маленький гробик и белое неземное личико сына в нём. Сына… Тошки… Когда они приехали домой, Лена, всё так же молча, взяла халат и скрылась в ванной. Андрей опустился в кресло и неожиданно уснул. Тяжёлая дрёма властно опрокинула его, потащила за собой в мутную бессознательную тьму. Андрей спал, как ему казалось, всего несколько минут. Когда он, наконец, освободился от мощной власти сна, Лена всё ещё была в ванной. Шумела вода, но в этом шуме Андрею вдруг почудилось что – то ужасное, неизбежное и дикое. Андрей встал и подошел к дверям в ванную. - Лена! – позвал он и прислушался. Потом, медленно и обречённо осознавая, что никто не ответит и всё же надеясь, надеясь на чудо, повторил ещё раз, - Лена! Молчание. Лишь равнодушно – зловещий шум воды. - Лена! – закричал Андрей, - Лена, Лена!!! И, собрав все силы, холодея от ужаса и отчаяния, врезался плечом в дверь, потом ещё и ещё, и бил, бил, несмотря на чудовищную боль в плече, эту дверь, пока она не распахнулась, открывая перед Андреем то, что так старательно охраняла. Бездну. Лена висела над ванной, слегка касаясь её края босыми ступнями. Руки, безжизненно опущенные вдоль тела, неестественно запрокинутая голова… Андрей, задыхаясь от ужаса, кинулся к ней, ударился лицом об её вялую, тёплую ещё ладонь и замер. Что делать?! Что делать?! - Лена, Леночка, Лен, подожди! – забормотал он, обхватил ноги жены и попытался приподнять над ванной безжизненное тело, - Сейчас, сейчас! Ну, зачем же ты так, Лен?! Я сейчас! Верёвка, на которой висела Лена, не отпускала свою жертву. Тогда Андрей осторожно опустил тело назад и бросился на кухню за ножом. Он где – то слышал, что надо перерезать верёвку. И тогда можно спасти… Ещё можно спасти… Андрей не помнил, как резал верёвку, как вытаскивал Лену в коридор, как рвал ножом петлю на шее – ничего не помнил. Он пришёл в себя только тогда, когда увидел её лицо с выкатившимися глазами и синим языком, лицо страшное, безжизненное. Лицо смерти. Он кинулся к телефону, трясущейся рукой попытался набрать номер Скорой, но диск всё время срывался с пальца, и номер никак не набирался, а время шло, и там, за его спиной, из Лены сейчас стремительно уходила жизнь! Наконец, номер удалось набрать. Андрей кричал, кричал, умоляя врачей ехать быстрее, умоляя спасти, умоляя помочь, и веря, яростно веря в эту помощь! Время до приезда Скорой тянулось бесконечно, а Лена лежала на полу и замерзала. Андрей схватил плед, укутал её ноги и начал растирать леденеющие руки, стараясь не смотреть на такое любимое, но такое чужое и безобразное сейчас, лицо. Руки никак не отогревались, и тогда он метнулся к вешалке, нашёл её варежки и натянул на негнущиеся пальцы, приговаривая, словно в бреду: - Сейчас, сейчас будет тепло! Сейчас, милая, сейчас! Потом были врачи. Много… Или нет, но ему казалось, что врачей очень много. Всюду, всюду белые халаты. Они что – то говорили вполголоса, что – то писали, качали головами, кололи ему какие – то уколы. Лену положили на носилки и прикрыли простыней. С головой. Уже впадая в равнодушное забытье, он прошептал: - Плед. Накройте её пледом. Ей же холодно! – рванулся к носилкам и тут же опал на кровать… Потом опять были уколы, сон, мутная явь, опять уколы… Кладбище, фальшивые сочувствующие вздохи, такие же неестественно скорбные лица… Он видел эти лица смутно и так же смутно, тогда ещё очень слабо, ненавидел. Потому что они были живыми, эти лица. Они могли улыбаться, плакать, хмуриться. А лица его жены и сына уже не могли. С кладбища домой Андрея привёл сосед, Трофимыч. Раньше Андрей почти не обращал на него внимания, лишь иногда здоровался, встречая на лестничной клетке, и всё. А теперь – странно – все эти дни до похорон Трофимыч не отходил от него ни на шаг, пытаясь накормить бульоном, укрывая пледом и делая ещё массу всяких мелочей, которые Андрей не замечал. Трофимыч вошёл вместе с ним в квартиру и попытался уложить спать, приговаривая: - Ложись, ложись, Андрюха! Сон тебе сейчас необходим! Поспишь, поешь, поспишь, поешь, и утрясётся помаленьку! Время тебе, Андрюха, необходимо, время! Оно – самый надёжный лекарь! Но Андрей попросил его уйти. Спокойно и твёрдо. - Я хочу побыть один, - сказал он, глядя старику в глаза. Трофимыч вздохнул, покачал головой и послушно поплёлся к себе, шаркая по паркету ногами. Андрей подождал, пока за ним захлопнется дверь, поднялся с дивана и остановился посреди комнаты. Он знал, что будет делать. Он не мог жить. Не имел права. Он должен был идти к ним, к Лене и Тошке. Они его ждали. Они его звали. Андрей ещё не знал, как это совершить. Способов было много, но ему хотелось, чтобы наверняка. Чтобы никто не потревожил желанием спасти. Он подошёл к серванту. Где – то здесь были лекарства, сильнодействующее снотворное, которое принимала Лена перед самой Тошкиной смертью, надеясь заснуть хоть на час. Андрей дёрнул за ручку шкафчика и вдруг сверху, со стены, упал портрет маленького Тошки. Упал к ногам Андрея, глухо стукнувшись об паркет деревянной рамочкой. Андрей ошеломлённо посмотрел на пухлощёкое личико, сияющее с пола ясной улыбкой. Невыносимая боль рванула сознание, уничтожая остатки разума и убивая своей неизлечимостью. - Тоша! Тошенька! – взвыл Андрей, хватая портрет и прижимая его к груди, - Тоша-а-а! Он побежал в ванную, положил портрет на стеклянную полочку, схватил со стиральной машинки бельевую верёвку, поднялся на эту машинку и стал прилаживать верёвку к перекладине под потолком. Точно так, как сделала Лена. - Сейчас, Тошенька, сейчас! – бормотал он, затягивая на перекладине узел, - Сейчас, папа придёт к тебе, сейчас, маленький! Андрей дёрнул верёвку, проверяя, крепко ли привязана и вдруг покачнулся, потерял равновесие и полетел вниз, на кафельный пол, зацепив рукой стеклянную полочку. Полочка упала и разбилась. Осколки стекла располосовали Андрею ладони, впились в локти, поцарапали босые ноги. Боль от порезов пронзила воспалённый мозг и унесла последние разумные мысли. - А-а-а! – застонал Андрей, вскочил и бросился на кухню, пачкая паркет сочащейся из ранок кровью. - Нож! – бормотал он, выбрасывая из ящиков стола на пол ложки, вилки, лопатки, - Где нож? Сейчас, сейчас! Вены… Сейчас! Вены, и всё! Нож! Ножа нигде не было, и он злился, рычал и переворачивал кухню, не обращая внимания на тревожную трель звонка, несущуюся от входной двери. Трель оборвалась, выломанная дверь затрещала, распахиваясь, и в квартиру ворвался растрёпанный перепуганный Трофимыч. - Андрюха, ты что?! – закричал он, бросаясь к Андрею, - Ты что делаешь, Андрюха, опомнись! Андрей отшвырнул Трофимыча к стене и схватил со стола обнаружившийся, наконец, нож. - Уйди! – заревел он, - Убью! Старый Трофимыч, еле передвигавший до этого ноги, неожиданно выпрямился, шагнул к Андрею, схватил его за руку и выкрутил её, причиняя Андрею жгучую парализующую боль. Нож выпал из разжатой кисти. - Сядь! – зло приказал Трофимыч и толкнул Андрея на табурет, - Сядь, я сказал! Андрей медленно сел и напряжённо застыл. - А теперь, мужик, слушай, что я тебе скажу! - Трофимыч стукнул кулаком по столу, - Слушай меня внимательно, и не возражай, понял, мужик? Андрей молчал. - Война была, мужик! Люди теряли всё – детей, жён, мужей, - всё теряли! И жили! Потому что надо! Знаешь, сколько горя было? А если бы все перевешались, что тогда, а? Жить надо, мужик! Ты же мужик! Пройдёт. Всё пройдёт. Всё проходит. Ты молодой. У тебя жизнь впереди. А жизнь, она, мужик, без потерь не бывает. Трофимыч вздохнул, обвёл взглядом кухню и добавил: - Не бывает… Потом подумал, встрепенулся и сказал: - Я сейчас приду. Ты только того… Подожди меня, а? Глупостей не делай? Подождёшь? Андрей безразлично кивнул, тупо глядя в пол. Трофимыч торопливо вышел и вернулся через минуту. В руках он держал тарелку с нарезанными солёными огурцами и бутылку водки. - Давай. За твоих. Помянём. Старик отодвинул в сторону рассыпанные по столу ложки и поставил тарелку и бутылку на стол. - Я не пью, - вяло отозвался Андрей, - Не надо… - Надо, парень, надо, - твёрдо сказал Трофимыч, - Водка, она, знаешь, не всегда грех. Она ещё и лекарство. Он достал из шкафчика на стене две рюмки, уселся за стол и разлил по ним водку. - - Ну, давай. Пусть земля будет пухом. Андрей поднял рюмку, немного помешкал и выпил залпом… Они пили ещё и ещё, до тех пор, пока пьяная чёрная пелена не поплыла перед глазами Андрея. Пелена захватила его, закрутила и унесла в немую равнодушную бездну. Трофимыч дотащил Андрея до кровати, уложил, прикрыл пледом и ушёл, осторожно прикрыв за собой дверь… *** *** |
|
|
| Всего комментариев: 0 | |